-- Не жалеете, что открыли ваш собственный магазин в Москве? Рубль упал, экономическая ситуация в России очень тяжелая. На что вы надеетесь?
-- Только на себя. Я не знаю, что произойдет с нашими русскими продажами. Метаться мы не будем. Будем работать, как работали, делать свое дело. И обязательно помогать нашим партнерам в России. И мы должны их поддерживать, не бросать в беде и надеяться, что ситуация рано или поздно исправится. Будем пользоваться замедлением рынка, чтобы улучшать детали, воспитывать продавцов, ждать подъема, который обязательно произойдет.
-- Мне приходилось говорить с вашими продавцами. Они замечают, что чем хуже дела в экономике, тем больше спрос на ваши часы. И наоборот, в жирные годы люди идут к менее классическим, более модным маркам.
-- Меня это не удивляет. Вы сейчас говорите о покупках, которые делаются не только для удовольствия, а во спасение накоплений. Всегда, когда люди боятся за себя, за свои деньги, они готовы их вкладывать. Но это должны быть вещи, не подверженные ни инфляции, ни уценке.
-- Вы едва ли не последняя семейная независимая марка, не принадлежащая большим группам?
-- Ну почему же? Есть еще, к примеру, Audemars Piguet или Chopard.
-- Почему вы не хотите производить очки, ремни или духи? Это может быть выгодно с вашим-то именем.
-- Потому что мы любим именно часы, а не очки. Это во-первых. А во-вторых, есть образ марки. Чем больше вы будете диверсифицировать ваши продукты, тем меньше сил у вас останется на главное производство, тем скорее все забудут, что вы занимались именно часами.
-- Но кроме ответственности перед клиентами у вас есть ответственность перед семьей и сотрудниками? Ведь часовщики сейчас секта на грани исчезновения.
-- Спрос на часы никуда не делся. Я не вижу опасности. Опасность придет, если мы не будем развивать то, чем мы хороши, а будем хвататься за все подряд.
-- В ситуации кризиса, быть может, стоит иногда поступиться гордостью?
-- В мире много тревожного, но мои часы этому не помогут и не помешают.
-- И вы будете по-прежнему ограничивать производство ваших часов, чтобы люди стояли за ними в очереди?
-- Нет, мы не будем специально ограничивать производство. Мы будем менять структуру, это да, она подвижна.
-- Сколько часов вы производите в год?
-- 55 тыс. Среди них 10 тыс. часов с кварцевым механизмом, это наши женские модели, потому что мужчины если покупают Patek Philippe, то механические. Остальная продукция делится так: 12 тыс. с ручным подзаводом, 22 тыс.-- с механическим.
-- А если говорить о ценах?
-- Начальная фабричная цена на часы с кварцевым механизмом, женские Twenty 4,-- около 10,7 тыс. швейцарских франков, а наши главные усложнения вроде Sky Moon Tourbillon -- это 1,2 млн франков.
-- Но если спрос так велик, почему бы не увеличить выпуск и не сорвать банк именно в момент кризиса?
-- С часами это не получится. Нас объективно многое сдерживает. И производственные мощности, и рабочие руки, потому что у нас работают только сверхквалифицированные часовщики. Мы берем часовщиков из Франции и Германии, нам без них не обойтись, и я думаю, что нам нужно все время воспитывать людей. Мы организовали собственные университеты. Туда приходят, имея за плечами четыре года в местной школе часовщиков. Потом у нас можно учиться всю жизнь.
-- Сколько человек на вас работает?
-- На мануфактуре под Женевой около 1,6 тыс. человек, но есть и другие предприятия. В целом мы приближаемся к числу 2 тыс.
-- Они остаются с вами надолго или часто меняются?
-- Больше 40 лет, потому что мы довольно часто здесь празднуем такие юбилеи. На 40-летие работы вы получаете в подарок часы Patek Philippe. Первые -- на 25 лет, вторые -- на сорок.
-- И все равно вы не можете полностью удовлетворить спрос?
-- Можем. Но я повторю вам, что мы даже в лучшие годы не стремились увеличить запасы, мы делаем ровно столько, сколько у нас просят. В кризис 2008 года мы сократили производство, сохранив те же финансовые показатели. Если мировой кризис повторится, повторится и наша реакция. Patek Philippe доступен не каждому, мы не будем бегать за покупателями, потому что мы их уважаем.
-- В Женеве работает принадлежащий вашей марке музей Patek Philippe. Многие думали, что вы купите для него самые сложные в мире часы вашей марки -- выпущенные при вашем деде сверхусложнения Грейвза, которые продавались 11 ноября на Sotheby`s. Почему вы не стали этого делать?
-- По двум причинам. Во-первых, это было слишком дорого, а во-вторых, мы не хотели манипулировать рынком. Это опасно для репутации. Ну и, кроме того, мне до смерти надоели аукционисты, которые каждый раз и по каждому аукциону звонят и говорят: вы должны купить эти часы. Нет, мы не должны.
-- По часам, которые вы представили к 175-летию, сразу видно, что вам 175, но совсем не видно, что у нас на дворе 2014 год...
-- Что важно для Patek Philippe, так это быть вне времени. Я хочу, чтобы мои часы выглядели так, как будто бы они существовали всегда и будут ходить вечно. Мне кажется, что этого хотят клиенты, которые нас покупают. Но если вы посмотрите на механизм -- вот там уж точно техника XXI века.
-- Могли бы вы продать свое семейное предприятие?
-- Ну, бывают, конечно, моменты, когда ты говоришь: все, больше не могу, пропади все пропадом. Продам! Завтра продам! Но всерьез -- нет никогда, потому что я люблю это делать и ничего другого не хочу.
-- Ваша гордость стала притчей во языцех, Patek Philipp ни с кем не объединяется, ни в чем не участвует, ни в ком не нуждается и даже швейцарский знак качества Poincon de Geneve заменил собственным знаком Poincon Patek Philippe. Но от гордости всего шаг до гордыни. Не боитесь зарваться?
-- Гордыню я сам ненавижу. Но это зависит, скорее, от воспитания. Молодые поколения уже не помнят, как мой дед приезжал на Базельскую часовую ярмарку со столом и четырьмя стульями. Они не переживали тощие годы. Просто не надо бояться напоминать детям, откуда мы пришли. Если надо им дать ремня, я готов.
-- Вы считаете, что успех Patek Philippe связан именно с вашей семьей?
-- Да, это сделали мои предки, мой отец и дед. Теперь все в моих руках, и я ведь могу все испортить, наделав глупостей.
SIA.RU: Главное
