«Другого ответа на изменение климата человечество пока не придумало»

18 октября 2021

Первый вице-премьер Андрей Белоусов в разное время занимался вопросами на стыке экологической, экономической, технологической и бизнес-повестки, но в 2014–2019 годах они довольно неожиданно для внешнего наблюдателя объединились в теме «энергоперехода» экономики России. Руководитель экономического блока Белого дома рассказывает о том, что в правительстве думают о «декарбонизации» в контексте основных экономических целей — роста ВВП и промпроизводства для решения социальных задач.

— В отношении России «энергопереход», он же «декарбонизация», можно воспринимать двумя способами. Это или то, что может случиться, поэтому экономика страны должна к этому готовиться, и как то, что случится неизбежно, вне зависимости от того, что мы думаем и о глобальном изменении климата, и о том, будет ли в мире сохраняться единство по этому вопросу. С точки зрения правительства, для РФ есть разница между этими подходами? Декарбонизация в мире неизбежна или является лишь потенциальным риском для экономики страны?

— Он уже идет. Энергопереход как комплекс структурных, технологических и иных, я хочу это подчеркнуть, мероприятий, обеспечивающих снижение выброса парниковых газов с целью стабилизации средней температуры и борьбы с негативными изменениями климата. Процессы уже запущены, и вряд ли они будут остановлены, тем более что другого ответа на изменение климата, кроме энергоперехода, человечество пока не придумало. Общепризнана оценка, что на 2020 год глобальная средняя температура воздуха на 1,1 градуса превысила доиндустриальный уровень.

— То есть эту концепцию мы признаем научной, это не внешний вызов. Россия взяла эту проблематику в свою повестку, и мы верим в то, что энергопереход необходим?

— Мы эту повестку берем, но есть нюансы. Дело в том, что, конечно, основные «центры силы» начинают адаптировать ситуацию под свои интересы и под свои повестки, и начинают возникать конфликты, которые заложены были изначально во взаимодействиях разных крупных экономических игроков. Один из главных вопросов, который совершенно четко прорисовался,— это что делать странам, которые находятся на стадии первичной индустриализации или чуть дальше первичной индустриализации. Например, страны, у которых низкий уровень автомобилизации, им надо развивать тяжелую индустрию, а это такие гиганты, как Индонезия, Бразилия, Индия. Я уже не говорю про страны следующего эшелона. Африканские страны и так далее — для них энергопереход, понимаемый в «рафинированном» виде, как это транслируется странами G7, ведущими экономиками мира, означает замедление развития или вообще его прекращение.

Это означает, что все проблемы, связанные с разрывом между развивающимися и развитыми странами, получат новый импульс. Поэтому для всех, и в том числе для России, ключевой вопрос в том, как энергопереход совместить с повесткой устойчивого развития.

Для нас эта проблема состоит в том, как нам реализовать свою собственную долгосрочную повестку развития, опираясь в первую очередь на возможности, которые дает энергопереход нашей стране (и, естественно, учитывая те риски, которые он создает).

— Какие дополнительные структурные изменения в экономике РФ предположительно вызовет энергопереход на горизонте 20 лет? Еще 10 лет назад мы считали, что речь идет только об адаптации, а не о структурной перестройке экономики.

— Возникает вопрос, а в чем наша повестка и как мы ее будем реализовывать. Нам нужно обеспечивать собственное устойчивое развитие, мы понимаем, что накопились структурные проблемы, которые не решены, об этом все говорят. Это точка консенсуса. Наши структурные проблемы дают низкий темп роста. Низкие темпы роста не позволяют решать социальные задачи, поэтому нужно обеспечить устойчивое развитие с достаточно приемлемыми, высокими темпами (потому что они выше тех темпов, которые нам задает неизменность, структурная утяжеленность нашей экономики), это 3–4%. 3% хотя бы!

Второй вопрос — какими рычагами мы можем действовать. Здесь тоже есть ответ: на горизонте, скажем, 5–7 лет это управляемые технологические изменения, связанные прежде всего с имплементацией экологического законодательства, с внедрением наилучших доступных технологий — это раз. Два — это ускоренная модернизация энергетики, не только «большой энергетики», но и теплогенерации в ЖКХ. С использованием технологий сжигания топлива с низкими выбросами CO2 — для нас это в первую очередь газ. Отсюда ускоренная газификация, это газ вместо угля, вместо нефтепродуктов, в том числе в ЖКХ.

Третье — использование наших технологических преимуществ. Есть целый ряд технологий, в которых мир от нас отстает. Пример — это атомные и водородные технологии. Это очень большие возможности — например, спрос на водород колоссальный, уже сейчас это порядка 120 млн тонн в год. По нашим оценкам, можем занять на 20-летнем горизонте более 20% мирового рынка водорода.

Буквально в пятницу премьер-министр Михаил Мишустин на стратегической сессии по развитию в России водородной энергетики отметил нацеленность правительства на создание масштабных производств для удовлетворения спроса на водород и занятие существенной доли рынка.

— Это высокая оценка, об этом практически не говорилось ранее.

— У нас здесь есть преимущество — развитая инфраструктура и ресурсная база. Мы можем использовать нашу транспортную сеть, в том числе «Северный поток-2», не только для прокачки газа, но и для водорода в смеси других газов. Большая перспектива и у технологий улавливания, переработки и хранения углекислого газа от промышленного и энергетического производства.

Это третья история, но есть и четвертая. Это регуляторика. Без создания адекватных регуляторов мы не получим мотивацию компаний для их технологического развития. Да, есть мотивация, связанная с внедрением наилучших доступных технологий, комплексных экологических разрешений, штрафов, но этого недостаточно. Нужно мотивации усилить — отсюда идея установления квот и торговли квотами на выбросы CO2, отсюда идеи, связанные с применением или с модификацией налогов в топливно-энергетическом секторе в увязке с применением «чистых» технологий. Это только идеи пока, они потребуют один-два года для отработки.

И наконец, очень важное, пятое, направление — это реализация так называемых климатических проектов, которые используют и развивают наше природное преимущество — высокую поглощающую способность нашей экосреды. Леса, болота, тундра, внутренние моря — колоссальные поглотители СО2, этого нет у большинства других стран. Та же самая борьба с пожарами, высадка лесов — мощный инструмент решения глобальной климатической задачи.

— Одно дело, когда мы считаем, каковы наши реальные ресурсы, другое — когда их оценивают извне. Насколько реализация климатической внутренней повестки зависит от характера международных отношений России?

— Важно, чтобы все эти меры признавались другими странами, которые вырабатывают свой набор действий. Прежде всего Евросоюзом, крупнейшим наряду с Китаем нашим торговым партнером. Нужно участвовать в переговорах, нужно формировать переговорную площадку и нужно формировать повестку на этой площадке. Для нас, я считаю, было бы правильно использовать ОЭСР в качестве такой площадки, потому что это авторитетная, взвешенная организация, которая сейчас активно движется в направлении выработки всех климатических правил.

— В каком состоянии переговоры РФ с ОЭСР в целом? О них не известно почти ничего.

— Я лишь могу сказать, что они сейчас активизируются.

— Взаимодействие России с Китаем по климатической повестке — есть ли в нем какие-то проблемы, которые отличаются от повестки соответствующих переговоров с ЕС по этой теме?

— У Китая другие проблемы, они другого масштаба. Энергетика Китая в значительной мере опирается на уголь. Китай объявил о переходе к углеродной нейтральности к 2060 году — понятно, что быстро поменять энергобаланс ни одна страна мира не сможет. В энергетике КНР доля угля порядка 60%, поэтому китайцы для России — крупнейший потенциальный потребитель угля. И конечно, Китаю адаптироваться к условиям, которые выставляют сейчас развитые страны, сложнее. Мы в этом отношении находимся где-то между двумя этими полюсами, Китаем и Евросоюзом, можем здесь быть коммуникаторами — у России в этом смысле позиция выигрышная.

— Недавняя дискуссия о дивидендной политике российских компаний завершилась, по сути, тезисом о том, что до 2023 года РФ будет обсуждать в этой связи единый вопрос об инвестициях, о дивидендной политике и о «углеродном переходе». Эти темы были связаны в выступлениях представителей правительства напрямую — и хотелось бы яснее понимать характер этой связи.

— С самого начала налоговых дискуссий в этом году эти налоговые инновации рассматривали как элемент поиска условий налогообложения основных эмитентов СО2. Не секрет, что химическая промышленность, металлургия — одни из них. Поэтому крупному сырьевому бизнесу было предложено: давайте рассматривать ситуацию как то, что Россия будет двигаться в сторону новой регуляторики, касающейся сокращения выбросов, плавно, постепенно и спокойно. На это обращал внимание президент Владимир Путин: никаких резких движений быть не должно, нужно плавно двигаться в этом направлении.

Историю с повышением НДПИ и введением акцизов на жидкую сталь имеет смысл рассматривать в этом контексте. Что же касается собственно дивидендов — вопрос давно назрел, он давно стоит в повестке: как донастроить налоговую систему, чтобы компаниям было выгоднее инвестировать, чем выплачивать дивиденды. Вопрос не только налоговой политики — вообще вопрос инвестиционного климата и доходности, динамики развития рынков.

— Инвестиционная емкость европейского рынка в связи с энергопереходом довольно высока. Предполагаете ли вы как-то ограничивать потенциальные заработки госкомпаний на инвестициях в энергопереход за пределами России? С одной стороны, это инвестиции не в Россию. С другой — в отличие от частных компаний эта собственность и доходы в любом случае государственные. Если «Газпром» или «Роснефть» прирастут холдингом в Голландии, это приращение останется госактивом. При этом возникает возможность трансфера технологий. Или вы считаете, что приоритетом все-таки должна оставаться внутренняя экономика, а это все вторичный эффект?

— Вы задаете вопрос в юридической логике. Здесь же логика социально-экономическая: рабочие места от этих инвестиций где создаются? Там. А спрос на машины, оборудование, подрядные мощности где создается? Тоже там. Возникает вопрос: а наша страна что получает? Компания получает прибыль, но и ее могут оставить за рубежом. Тогда возникает вопрос: нам это зачем? Это полуколониальный способ развития. Здесь будем ресурсы добывать, а доходы будем вкладывать в иностранную экономику. Мне казалось, мы уже прошли этот период нашего развития.

Другое дело, что компании очень часто жалуются, и справедливо, что у нас в стране мало рынков, куда эффективно инвестировать. Я часто общаюсь с бизнесом, постоянно разговор идет об этом. И коллеги правы. Нужно рынки создавать, способствовать их развитию, снимать риски — частично, по крайней мере.

— Основные жалобы бизнеса по-прежнему на инфраструктуру?

— Жалобы есть и на инвестклимат. Аккуратно скажу: речь идет о неэффективности разрешения инвестиционных споров и защите прав инвесторов. По-прежнему. Хотя правкой закона о банкротстве мы пытаемся часть этих претензий снять. А самая главная проблема — это проблема доходности. Все остальное — инвестклимат, ресурсы инвестиционные, процентные ставки — это решается, если есть доходность. Доходность определяется не столько прибылью на рынках, сколько быстротой их роста.

Когда рынки быстро растут, как у нас в первой половине 2000-х годов, все как-то забывают про инвестклимат.

Мода была. Огромная мода инвестировать в Россию. Конечно: рынки росли на 10% в год.

Потом, понятно, мы уперлись в структурные потолки и ограничения: рост ВВП после 5–6% в год упал сразу до 2% в год, а то и ниже. Тоже понятно. И сразу стало некуда инвестировать. В этом же проблема. Но проблема понятная, решаемая.

— Можно ли «сшить» снятие барьеров для инвестиций с зеленой повесткой? Возможно ли это технически и нужно ли это?

— Не просто можно, но и нужно, конечно. Обязательно. Это как раз главная история, и первая такая «нитка» — это наилучшие доступные технологии (НДТ). Там практически все создано — организационный механизм, нормативно-правовая база, достаточно эту систему адаптировать под новые задачи.