Запуск углеродного налога ЕС заставил российских экспортеров задуматься о сокращении выбросов, а правительство — о мерах защиты ключевых отраслей экономики. О потерях от углеродного налога, возможности торговли квотами на СО2 в РФ и проблемах оценки объемов выбросов “Ъ” поговорил с управляющим директором Vygon Consulting Григорием Выгоном.
— Еврокомиссия опубликовала параметры углеродного налога, которые оказались значительно менее опасными для российских компаний, чем ожидалось. Не кажется ли вам, что компании и правительство слишком серьезно восприняли эту проблему?
— Европейцы, надо отдать им должное, достаточно последовательны. На начальном этапе налог будет работать в тестовом режиме. А вот уже в 2026 году гайки подзатянут: с этого времени можно ожидать как начала реальных платежей, так и как расширения периметра товаров, которые могут попасть под этот налог. А еще могут увеличить размер самих платежей. В том числе за счет того, что цена за выбросы СО2, скорее всего, вырастет.
— Внутри европейской системы торговли квотами (EU ETS)?
— Да, тем более что европейцы, по сути, могут сами ею управлять. Поэтому завтра, условно говоря, нам ничего особо не грозит, и те оценки потерь экспортеров, которые приводит Минэкономразвития (€3,6 млрд в год.— “Ъ”), мы считаем завышенными, особенно в первые годы. Но потом действительно платежи могут существенно возрасти. И у нас как раз есть некоторое время для того, чтобы предпринять какие-то шаги внутри страны. В качестве первого — в июле был принят специальный федеральный закон, направленный на сокращение выбросов парниковых газов в России.
— Когда говорят про этот закон и про будущую торговлю квотами на выбросы в России, в основном имеют в виду, что эти квоты будут использоваться экспортерами для уменьшения углеродного налога. А ведь сама возможность такого зачета на данный момент абсолютно неочевидна. Разве ЕС имеет смысл вводить налог и потом учитывать более дешевые проекты по декарбонизации из третьих стран?
— Красивая обложка идеи налога в том, чтобы страны, которые ничего не делают по сравнению с ЕС в плане снижения выбросов, начали хоть как-то шевелиться. Дополнительная слабо скрываемая цель — повысить конкурентоспособность европейских производителей. К сожалению, сегодня совершенно непонятно, как наши внутренние истории будут коррелироваться с европейскими: например, будут ли происходить какие-либо взаимозачеты. Пока мы видим, что, наоборот, в Европе такие возможности сужаются: с 2021 года были отменены офсеты (возможность зачесть проект по поглощению углерода в третьей стране в рамках системы ЕС.— “Ъ”). Далее, если предположить, что у нас появится добровольная система торговли квотами, то цена на СО2 в ее рамках будет, очевидно, невысока по сравнению с европейской, поэтому с точки зрения экономии на углеродном налоге эти взаимозачеты мало что дадут.
— Зачем тогда компаниям участвовать в добровольной системе торговли квотами?
— Шанс сократить потери всегда надо использовать. Особенно это важно для компаний, которые уже попали под налог.
— Каковы, на ваш взгляд, шансы, что такое признание будет получено?
— Со временем оно, безусловно будет. В противном случае если это будет игра в одни ворота и европейцы просто с помощью налога поставят такой экономический барьер, то мы тоже начнем вводить какие-то сомнительные с точки зрения ВТО запретительные меры. По сути, это будет торговая война, которая не имеет смысла в контексте глобальных целей снижения углеродных выбросов.
Сейчас у нас в России правила игры в этой сфере только начинают формироваться. Процесс займет несколько лет, и за это время станет ясно, насколько наши механизмы будут учитываться европейцами.
— Извините, я в принципе скептик концепции глобального потепления: какое отношение рост глобальной температуры имеет к реалиям российской экономики, у которой основные доходы — это экспорт энергоносителей?
— Значительная доля нашего производства углеводородов находится в арктической зоне или на севере страны: газ почти весь, нефть — существенная часть. И то, что в Арктике температура растет в 2,5 раза быстрее, чем в среднем по планете, это факт. Плохо это потому, что таяние вечной мерзлоты будет сначала приводить к значительному удорожанию доставки нефтегазового оборудования, переброски буровых и нефтесервисных бригад: если зимники исчезнут, то транспортировка будет осуществляться вертолетами. А дальше, когда промысловая и внешняя инфраструктура начнет тонуть и разрушаться, то экологические последствия — их еще никто толком не считал — могут быть очень серьезными. Так что в данном случае потепление имеет самое прямое отношение к экспортерам нефти и газа.
— Считаете ли вы в связи с этим, что России тоже нужно вводить обязательную систему торговли квотами?
— Понятно, что за климат кто-то должен платить, вопрос в том, в какой пропорции за это должно заплатить государство, в какой — компании и в какой — граждане. Скажем, в Европе плата за углерод в рамках торговой системы полностью перекладывается на конечных потребителей. Конечно, европейцы побогаче нас в целом, но тем не менее нагрузка, которую понесли у них, например, конечные потребители электроэнергии, составила более €16 млрд в 2020 году. У нас такое невозможно.
— Мы видим, что Китай идет к системе обязательной торговли квотами, и там население не сильно богаче, чем в России, а генерация в основном угольная.
— У Китая, мне кажется, в каком-то смысле более рыночные отношения в сфере энергетики. Например, цены на газ у них сильно дифференцированные по категориям потребителей и регионам, а у нас цена до сих пор регулируемая.
— Владимир Путин говорит о том, что к 2050 году Россия должна обеспечить большее сокращение «чистой эмиссии» углерода, чем ЕС. То есть речь идет о выбросах с учетом поглощающей способности лесов, которая на данный момент по большому счету неизвестна.
— Да, сейчас нет единой общепринятой методики такой оценки. Несмотря на огромные лесные ресурсы, наша лиственница, которая составляет 35% всех лесов страны,— это не самая лучшая порода деревьев с точки зрения поглощения СО2. Так что первое, что надо сделать, разработать методологию, которую будут воспринимать на Западе.
Читайте также:
Сегодня мы видим, что есть определенные вопросы к официальной оценке выбросов. Национальный государственный кадастр дает только первый охват (Scope 1, выбросы при производстве продукции.— “Ъ”). Компании также считают свои выбросы, при сравнении этих данных между собой мы видим существенные расхождения. Методология нужна, потому что, когда пойдут реальные платежи по углеродному налогу ЕС, европейцы будут считать их по своим худшим бенчмаркам, если у нас не будет собственных вызывающих доверие данных.
Методология и оценка — это важнейшая тема. Сейчас в условиях неопределенности все бросаются в разные истории — то ли ВИЭ строить, то ли леса сажать, то ли СО2 закачивать в пласт. А надо сесть и посчитать, что эффективнее.
— Этой верификацией должно заниматься государство?
— И государство, и бизнес одновременно. Однако без института независимых верификаторов, чьи оценки признаются на Западе, невозможно не только снизить платежи по трансграничному углеродному налогу, но и расставить приоритеты госполитики по поддержке климатических проектов.
Интервью взяли Юрий Барсуков и Полина Смертина
SIA.RU: Главное
